Некоторое время назад Екатерина Шульман озвучила мысль, которую я часто встречаю в разных местах (например, её довольно часто воспроизводит Миша Вербицкий) – “феминизм это новое пуританство, поскольку тоже регламентирует сексуальность”.
Согласна ли я с этим? Нет. Почему? На вопрос “что с тезисом про феминизм и пуританство не так?” очень хорошо ответила Елена Георгиевская:
Шульман фактически повторяет жалобы патриархальных мужчин на неопуританство, которое якобы наступило после сексуальной революции. Отношение к сексу поменялось во второй половине XX века: «Раньше это была сфера долга, ограничений и опасности. После 1968-го — удовольствия и самовыражения». Как и подобает правой, то есть идентифицированной с мужчинами, женщине, Шульман забывает договорить, что это была сфера мужского удовольствия и самовыражения.
(…)
Мужская модель свободы начала разрушаться, когда феминизм пошёл в массы. Поскольку для андроцентричного мировоззрения человек — это по умолчанию гетеросексуальный мужчина, поднялся крик, что сексуальной свободы лишают «человечество как таковое». Мужская сексуальная свобода при патриархате не включает женскую свободу отказать, не получив за это в лицо ведро помоев.
Интервьюерка и Шульман говорят об асексуальности, которую принесла с собой политкорректность, словно забывая, что именно в политкорректную эпоху публичные разговоры о сексе стали частью европейской нормы, что сейчас постепенно легитимизируются самые разные ориентации, от квирплатонической до грейполисексуальной, что, наконец, вибраторы можно купить в любом крупном европейском супермаркете, а три лесбиянки даже могут заключить подобие брачного контракта. Что это, если не свобода? Ах да, патриархальным мужчинам мешают хватать официанток за ягодицы, и этот факт перечёркивает все достижения сексуальной неореволюции. Которая, напомним, происходит у нас на глазах.
